Помощь при аккредитации медработников. На войне жестоким не был

Помощь в аккредитации фармацевтических работников

Омский ветеран ВОВ Павел Рогонич рассказал порталу Право-мед.ру, что ему пришлось пережить

Нынче в июне ветерану из Омска Павлу Савельевичу Рогоничу исполнится 90 лет. Когда началась Великая Отечественная война, ему было 14, а на фронт он ушел в 16. Пробирался разведчиком в тыл врага, брал “языков”, дошел до Берлина, был ранен. А раненого немца перед победой не стал добивать, отпустил.

Порталу Право-мед.ру ветеран рассказал о том, что ему пришлось пережить.

Павел Савельевич сегодня

Учился в школе с будущим маршалом Язовым

Родился я в поселке Оконешниково Омской области. В 1938-м, когда мне было 12 лет, отца Савву Рогонича – по национальности он был сербом – расстреляли как врага народа (в 1956 году реабилитировали). У нас тогда конфисковали все имущество: дом, корову и другую живность, продукты. Мама, я и три сестры остались в том, что на нас было надето. Матушка с горя попала в больницу, а нас все это время подкармливали наш дедушка Матвей Васильевич и соседи. Когда маму выписали, она пошла работать в колхоз и нам построили землянку.

С будущим маршалом, министром обороны СССР Дмитрием Язовым мы учились в одной школе (он на класс старше), иногда вместе ходили на занятия. Дима был веселым пареньком, очень простым в общении, легко входил в коллектив. Потом, чтобы попасть на войну, он прибавил себе год: сказал, что 1924 года рождения, хотя на самом деле 1925-го.

О начале войны узнали в клубе на танцах

Когда началась война, был ясный солнечный день. Это в кинофильмах показывают, как все узнают о нападении гитлеровцев по радио. А у нас в поселке не то что радио, электричества тогда не было – жгли лучины. Поэтому весь день 22 июня мы провели мирно и даже празднично. Как раз закончилась посевная, и в деревне устроили по этому поводу сабантуй. Стало смеркаться, мы с ребятами отправились в клуб на танцы. Вдруг прибегает парнишка с машинно-тракторной станции, где было электричество (а значит, и радио) с криком “Война!”.

Мы на него насели: “Что ты несешь!”. Не поверили, продолжили танцевать… Тут в клуб прямо на лошади заехал начальник местной милиции Егоров. Музыку вырубили, и он уже официально объявил о начале войны. Все тут же разошлись по домам, но спать не ложились, собрались по завалинкам и рассуждали, что теперь делать, как быть… Обстановка сразу же изменилась, стала тяжелой, гнетущей, даже собаки лаяли как-то заунывно. А наутро из военкомата стали разносить повестки.

Из семиклассников готовили бойцов

Мы, дети, продолжали ходить в школу. И в 1942 году нас, семиклассников, начали обучать военному делу. Выдали боевые винтовки: за мной была закреплена “своя”, которую я должен был чистить, разбирать-собирать. Ходили на стрельбище, еще изучали автоматы, пулеметы, строевую подготовку, совершали марш-броски. Дима Язов, который тогда уже учился в другой школе, ушел воевать раньше меня: сначала в военное училище, а оттуда на фронт.

Когда я был в восьмом классе, в школу пришли два лейтенанта: “Выбирайте, кто из вас хочет поступать в школы связистов или снайперов, а кто в разведшколу?”. Я выбрал разведку – школа эта находилась под городком Ачинском Красноярского края. Мама тогда лишь заплакала. А я радовался, что незадолго до этого успел поработать на посевной штурвальным на комбайне (который тогда таскал трактор) и заработал семье на пропитание. Зарплату, 1,2 тонны зерна, мне выдали лишь потому, что шел на войну, со словами “неизвестно, вернется ли…”.

В разведшколе отучился полгода, после чего нас группами (сегодня пять курсантов, завтра еще пять) стали отправлять на фронт. И хотя мы были малолетки, имели большое преимущество перед теми взрослыми, кто попал на фронт в первые дни войны почти без подготовки, да еще тогда не хватало оружия.

Готовое портфолио фельдшера здравпункта

Пока я воевал, дед молился

Павел Рогонич (справа) с другом

Когда осенью 1943-го нас везли в эшелонах в район активных боевых действия, мне было 16 лет. Состав шел через Омск (мама очень хотела увидеть меня, прибежала на станцию в Калачинске, но поезд не остановился), затем Воронеж, Харьков. Не доезжая Киева, эшелон встал. Мост через Днепр был взорван, поэтому перебираться на другой берег пришлось пешком по понтонному. А дальше – на грузовичке “Студебеккере” в боевую часть.

Не знаю почему, но мне не было страшно во время войны. Еще перед отъездом в разведшколу дедушка (он был очень набожный) благословил меня и, видимо, молился обо мне постоянно.

Сначала я попал в танковый десант. Обычно перед нами ставили задачу прорвать оборону противника. Три человека находились в башне танка, остальные с автоматами – сверху, на корпусе. Если снаряд разрывался рядом с танком, даже не попадая в боевую машину, большая часть бойцов погибали. А выжившие спрыгивали на землю и сражались с пехотой противника. Я в этой бойне уцелел, и в дальнейшем был переведен в разведку.

Воевать довелось на территории Украины, Чехословакии, Польши, Германии. При освобождении Львова в июле 1944-го меня ранило. Дело было так. По заданию командования группа из восьми разведчиков (я в их числе) отправилась в тыл врага за “языками”. Захватили четверых немцев, а возвращаясь, нарвались на их оборону. Завязался бой, в меня попал осколок – сначала показалось, что в живот, потом выяснилось, что в ребро. Ребята погрузили меня на плащ-палатку и дотащили до госпиталя. А “языков” – в штаб на допрос.

Как ликвидировали наблюдательный пункт фашистов

Подлечившись, я вернулся в войска. Особенно запомнилась мне операция 1945 года в Чехословакии. Местность там гористая, и на самой высокой горе немцы оборудовали наблюдательный пункт. Было их там человек 12. С высоты передвижение всех частей, и наших, и немецких видно как на ладони. И они направляли огонь, передавая своим данные о расположении наших войск.

Перед нами была поставлена задача проникнуть в тыл врага и ликвидировать этот наблюдательтный пункт. По вражеской территории нужно было пройти километров 30. Операцией руководил старший лейтенант Саша Гусев. По его заданию саперы делали для нас проход через окопы, заграждения, мины и мы пробирались по нему двое суток. Ночью идем, днем выжидаем, составляем маршрут. Лес на горах разный – с одной стороны редкий, низкий, с другой – высокий. Выбрали путь через высокий и обязательно против ветра, чтобы не донес до противника звуки и запахи.

Было очень холодно, снежно. К вечеру вторых суток мы незаметно для врага подошли к вершине горы. Стоят две палатки, местность рядом патрулируют двое часовых – ходят друг против друга. Гусев выбрал ребят покрепче – Георгия Майсюрадзе, Борю Довлетова и еще одного бойца (имя не помню), приказал им уничтожить часовых. После этого мы ворвались в обе палатки. Помню, один из немцев играл на гармошке, другой что-то грел на спиртовке, а третий как раз передавал по рации сообщение. Всех взяли в плен, и наш радист сообщил командиру полка, что задание выполнено. Нам тогда приказали оставить только радиста, остальных уничтожить. И немецкий радист стал с нашей подачи сливать своим дезинформацию.

Раненого не стал добивать

Вообще и наши, и немецкие бойцы на войне были разные. Попадались и такие, кто зверствовал, даже если ситуация того не требовала. Я же всегда четко выполнял приказы, но жестоким не был. В окопах, один взвод на другой, сражаться не довелось. Ведь в разведке бой начинается, если случайно нарвешься на противника. А уж тут я был предусмотрителен. Всегда держал при себе запасные рожки или диски для автомата, по два в каждом сапоге. Так что впросак меня было не застать.

Однажды на хуторе в Чехословакии завязался бой с немцами. Я заскочил в сарай, а там тяжело раненый немец лежит и жестами показывает: “Пристрели”. Не стал этого делать, ушел.

После войны я еще три года прослужил в Германии, мечтал стать военным. Но из-за последствий ранения не прошел медкомиссию. В 1948 году вернулся в Омск, началась мирная жизнь…